На старой башне, у реки,
Дух рыцаря стоит
И, лишь завидит челноки,
Приветом их дарит:
«Кипела кровь и в сей груди,
Кулак был из свинца,
И богатырский мозг в кости,
И кубок до конца!
Пробушевал полжизни я,
Другую проволок:
А ты плыви, плыви, ладья,
Куда несёт поток!»
1827–1829 (Гёте/Тютчев)
Гете в своем стихотворении обращается к духу места не случайно - не все замки были под такой надежной защитой как Марксбург.
Помните замок Ланэк и его несчастного владельца Зигберта фон Ланштайна (Siegbert von Lahnstein), не вернувшегося с войны?
Черный рыцарь появился неспроста, потому что несколько сотен лет кряду в Ланэке случалась не одна леденящая кровь история...
 |
| В 19 веке такие открытки из Ланштайна рассылали путешествующие по Рейну романтики |
В 1298 году перед битвой с королем Австрии Альбрехтом I король Германии Адольф Нассау останавливается в замке Ланэк, и в этом сражении погибает.
Бургграф Ланэка Фридрих Шиллинг принимает участие в заговоре против Альбрехта, но неудачно. Его казнят в 1309 г. после штурма замка.
Позже замком владеет Орден Тамплиеров, и существует легенда, что в 1312 году после того, как папа Климент Пятый приказал рыцарям сдаться, здесь укрылись двенадцать последних тамплиеров и держали оборону против целого войска архиепископа Майнца Петера Аспельта. Нападающие смогли захватить замок лишь когда в живых остался только один из рыцарей. Архиепископ, восхищенный храбростью воина, якобы предложил ему свободу и жизнь в обмен на отречение от своего ордена, но тот предпочел смерть позору. (По другой версии замок был захвачен архиепископом и когда тот потребовал, чтобы тамплиеры покорились и попросили милости, гордые тамплиеры бросились в утыканный острыми кольями ров...)
В 1332 папа Иоанн XXII предоставляет 40-дневную индульгенцию каждому, кто помолится в замковой часовне.
Во время Тридцатилетней войны (1633г.) замок Ланэк разграблен и частично разрушен шведскими и имперскими войсками, и следующие два века заброшенные живописные руины дают приют летучим мышам и бродягам,
Но романтика этих стен может быть смертельно опасной и порой расставляет коварные ловушки,
 |
| Замок Stolzenfels |
Влюбленные встречаются тайком и поднимаются на башню, откуда открываются самые красивые виды на Рейн.
На следующий день Кристиан уезжает по делам, а Идилия с папкой для эскизов и красками отправляется рисовать на пленэр. Поскольку романтичная девушка не раз "пропадала" допоздна, увлекшись рисованием прекрасных пейзажей, до вечера никто из членов семьи не обеспокоился ее отсутствием.
Хватились Идилии только на следующий день, обыскали все - городишко, близлежащий лес, поля и виноградники, но безрезультатно - девушка исчезла. Родители в отчаяньи назначили щедрое вознаграждение тому, кто отыщет хотя бы следы Идилии, поиски вели как местные жители, так и полиция, повсюду были развешаны листовки с описанием девушки, но все попытки оказались бесплодными.
Никто не видел Идилию Дабб тем утром, никаких подозрительных людей не было замечено в округе, никаких странных обстоятельств никем не произошло. Никаких криков, никаких капель крови, никакого истоптанного газона, короче, никаких признаков насилия или чего-то подобного. Светлые, ясные летние дни, птицы поют, деревья и ручьи шумят, жуки гудят, бабочки порхают - рейнская идиллия, но уже без Идилии.
Наконец, после напрасных поисков, бедным родителям ничего не оставалось как положиться на судьбу и продолжить путь без любимой дочери. Долгие недели и месяцы еще говорили о странном исчезновении девушки, слухи множились как грибы, придумывались причудливые версии и в конце концов, все утихло и забылось.
По странной случайности никто не вспомнил о руинах замка и его как следует не осматривали, а зря...
А через 9 лет англичанин Эдвард Мориарти, директор Рейнской железной дороги, покупает руины замка Ланэк и начинает их реставрацию. Во время работ в башне строители находят останки, принадлежащие молодой женщине. Как будто кто-то прилег отдохнуть у задней стены башни, да и остался там. Останки были несколько разнесены дождем и ветром, а у каменных перил обнаружились клочки белой соломенной шляпы, подошвы туфель, маленькие золотые часы с цепью, несколько колец, пряжка и другие мелочи, похожие на фурнитуру к подвязкам.
Тут-то и вспомнили о пропавшей без вести девушке и в полиции, ведающей делами иностранцев в Кобленце, установили имя и адрес родителей в Эдинбурге. На опознание в замок приехала мать девушки в сопровождении старшего сына, они узнали останки и забрали их домой. А через несколько недель после погребения в Эдинбурге, мать находит на могиле розу в кувшине минеральной воды с логотипом "Bad Emser Wasser" - компании, на которую работал Кристиан.
Суд рассмотрел дело со всех сторон и не предвзято. С незапамятных времен в этих краях ничего странного не происходило. Об ограблении мисс Идилии не могло быть и речи - часы и кольца были найдены. Следы насилия на скелете отсутствовали, череп и позвоночник были не повреждены. Получается, что девушка попала туда добровольно и без видимых травм и это было загадкой.
Но немного позже, когда освобождали высокую балюстраду, в стенной щели обнаружили маленькую книжку карманного формата, в которой на пожелтевших и полуистлевших листах было несколько записей карандашом, они и дали полное разъяснение о судьбе несчастной девушки.
Это был дневник Идилии - дневник ее последних 4-х дней.
„Gott im Himmel, was ist geschehen! Träume ich oder ist es Wirklichkeit? Im Fluge bin ich die schwankende morsche Treppe einer alten Burgruine emporgestiegen und eben nur habe ich das Plateau derselben erreicht, so trifft ein fürchterliches Gekrach mein Ohr, das mich bis zu den Tiefen meiner Seele zusammenschauern macht. Mit angehaltenem Athem und zugedeckten Augen habe ich einen Augenblick gelauscht, dann mich wendend und hinunterblickend, - was mußte ich sehen! - die Treppe war hinter mir zusammengebrochen! Eine Zeit lang stand ich wie erstarrt, ohne Besinnung, ohne Gedanken - fast ohne Gefühl. Mir war, als lebte ich nicht mehr. Ach, wäre es doch so gewesen! - - - Nur zu bald kam ich zu mir und in ein Dasein zurück, das ohne Zweifel ein grauenvoll verlorenes ist. Ich kann keine Möglichkeit hinab zu gelangen, entdecken. Die Mauern sind hoch und weisen nur einzelne, von einander sehr entfernte Vorsprünge auf. Keine Stange, kein Seil, keine Hülfe weit und breit. - - -
"O Vater! O Mutter! O George und liebe Marie! Wie werdet ihr nach mir suchen, rufen und jammern! und ich befinde mich hier auf diesem einsamen, verlassenen, öden Thurme und habe keine Mittel, Euch ein Zeichen meines Lebens zu geben. - - -
Den ganzen Tag habe ich gerufen und geschrieen, aber Niemand hat mich gehört. Meine Stimme, glaube ich, reicht nicht hinab. An den Rand der Öffnung, in welche die Treppe eingestürzt ist, wage ich mich nicht, aus Furcht, daß ich hinabstürzen möchte. Im ersten Moment des Schreckens eilte ich bis zu ihm hin, aber die schwindelnde Tiefe und das schwarze Dunkel nahmen mir so sehr die Besinnung, daß ich halb ohnmächtig davon wieder zurücktaumelte. - - -
Alle Blätter meiner Skizzenmappe habe ich vollgeschrieben und einzeln herabgeworfen. Einige sah ich über die Bäume fort, andere in's Wasser fliegen. Ach, hätte ich mitgekonnt! Aber mich schließt die hohe Mauer der Brüstung ein. Vergebens versuchte ich mich oben an den Rand zu schwingen; meine Kräfte reichen dazu nicht aus. Solange ich die Arme bewegen konnte, habe ich mit dem Taschentuch geweht. Nichts hat geholfen. Und doch weiß ich, Vater, Mutter, Georg, Marie, Ihr sucht mich mit Herzensangst und laßt mich suchen. Wird denn Niemand zu diesem Thurme kommen?
Oh mein Gott! Ich habe den ganzen Tag geweint. Jetzt kommt die Nacht. Es wird kalt und mich fröstelt. Die Bäume höre ich unter mir im Abendwinde rauschen. Über mich steigt mit schwersurrenden Flügelschlägen das Nachtgevögel.
Gott im Himmel, erbarme Dich mein! - - -
Zusammengekauert in einer Ecke, bitterlich weinend und schluchzend, war ich endlich doch eingeschlafen. Mich friert, mich hungert, die Zunge klebt mir am Gaumen. Vater aller Kreaturen, willst Du mir keine Rettung senden? Soll ich denn wirklich verloren sein? Eltern, Geschwister, treibt Euch denn keine Ahnung? Wäre Einer von Euch hier, ich würde ihn finden! Mein Herz würde mich führen, mein armes Herz, das Angst, Schmerz, Hunger und Durst, und meine eigenen Thränen erstickt. - - -
Wieder habe ich gerufen, geweht, alle möglichen Anstrengungen gemacht. Meine Hände, meine Kniee, mein ganzer Leib sind wund. Meine Augen, meine Lippen brennen. In den Ohren habe ich ein furchtbares Sausen. O, mein Gott, o mein Gott! soll mir denn keine Hilfe werden? Hundert Mal war es mir, als wenn ich Menschenstimmen hörte; ganz deutlich meinte ich die Mutter nach mir rufen zu hören. Ach Mutter, Dein armes Kind, Deine Idilia! Drängt Dich nicht ein dunkler Zug Deiner Seele hierher? Marie! George! Ihr müsst mich ja hören! Hört! Hört! Euere Schwester ruft, Euere arme verzweifelte Schwester - - -
Umsonst! Alles umsonst! In Todesangst habe ich angefangen lose Steine mit den Nägeln aus dem Mörtel zu lösen, um sie zu Stufen aufzuthürmen. Meine Finger bluteten furchtbar dabei und als ich einmal im Schmerz nach dem Munde fuhr und die warme Flüssigkeit spürte, hätte ich mich selbst in Stücke reißen können, um mein Blut zu trinken. Mein Blut that mir so wohl! Ach, Gott! Es war seit achtundvierzig Stunden meine einzige Nahrung. Schon habe ich am Stroh meines Hutes gekaut. Aber so furchtbar mich auch nach Speise verlangt, die Entsetzlichkeit meiner Lage läßt mich alle Bedürfnisse vergessen. Den langen Tag thürmte ich losgelöste Steine auf. Endlich gegen Sonnenuntergang schien ihre Höhe beträchtlich genug, um den Rand erreichen zu können, zu dem einige Bretterstufen geführt haben, die aber jetzt verfault und zertrümmert umherliegen. Ich erstieg sie. Weit lag das Land vor mir. Wie ruhig, wie glücklich Alles! Ich sah in den umliegenden Dörfern die Schornsteine rauchen und auf dem Rheine ein Dampfschiff fahren. Heftig wehte ich mit dem Tuche und glaubte zu bemerkten, daß man mir wieder winkte! Die Glücklichen da unten meinten es sei ein Gruß der Freude. Ach, sie ahnten nicht, wie sehr es das Zeichen der Noth und Verzweiflung war! Ihnen tönte die Musik der Bande auf dem Hinterdeck, ihnen winkte das Ufer, das Hotel, die Arme der Lieben! Was winkt mir? Der Tod aus allen Ecken der schauerlichen Ruine. Und was für ein Tod? - Vater, Mutter, George, Marie, wollt Ihr mich denn so entsetzlich sterben lassen, so entsetzlich?
Lebe ich noch? - Mir scheint, daß ich schon eine Ewigkeit hier oben bin. Die Zunge klebt mir am Gaumen fest, ich kann nicht mehr rufen. Meine Kleider hängen in Fetzen herum; mein Haar ist zerzaust; mir dünkt, ich bin taub geworden; ich höre Nichts mehr, die Welt ist wie ausgestorben. Gestern kamen zwei Mauerschwalben heraufgeflogen und setzten sich, vom Fluge ermattet, auf den Rand. Es war das letzte Glück, das mir zu Theil ward, ein Gruß aus der Welt, aus dem Leben. - Als sie davon flogen, sah ich ihnen lange nach, ich meinte, sie müßten geradewegs zu den Meinigen fliegen und ihnen Nachricht von meinem Elende bringen.
Das ist, glaube ich, der vierte Tag! - Tag? Die vierte Höllenewigkeit! Gestern war mir wieder, als hörte ich. Furchtbar todt und still lag Alles, ich war wie im Grabe ohne Empfindung, ohne Gedanken und Sinn. Plötzlich vernahm ich meinen Namen wie aus weiter Ferne, wie von unserem Hause aus Edinburgh her rufen. Ich raffte mich auf und kletterte noch einmal auf die aufgeschichteten Steine empor; schon konnte ich nicht mehr sehen! Es lag wie ein Schleier vor meinen Augen. Im Schwanken löste sich die Unterlage und ich fiel mit den Steinen zur Erde.
Wie lange ich, betäubt von dem Falle, gelegen, weiß ich nicht. Ich weiß nur: Alles ist aus, mein Tod ist gewiß. Noch einmal will ich beten für das Heil meiner Seele, für Euch, Vater, Mutter, George und Marie. Dann will ich sehen, ob ich noch Kraft habe, mich an die dunkle Öffnung des Thurmes zu schleppen und hinabzustürzen. O, warum habe ich es nicht gleich gethan.Vater im Himmel, sei meiner Seele gnädig!“
Идилия вела еще один дневник, где описывала свою поездку по Рейну. Это был, скорее, роман в письмах для ее подруги - полный девичьих фантазий и грез. Этот дневник родители передали подруге Идиллии Женевьеве Хилл. Она отредактировала дневник и предложила издать его. Но мать Идиллии отказалась от публикации, чтобы сохранить репутацию дочери, которая могла быть "подмочена" содержанием дневника. После кончины матери брат и сестра Идиллии согласились на публикацию, но издательства не сразу проявили интерес к книге.
источники: 1,2,3,4,5,6,7,8,9
_________________
* К.Норберг-Шульц - (1926-2000) – норвежский архитектор, историк и теоретик архитектуры, один из самых известных и влиятельных адептов феноменологической традиции в архитектуре ХХ века, самый известный интерпретатор концепции «Дух Места» (Genius Loci), он развивает её в своих работах, начиная с 1979 года. С конца 1980-х годов это понятие становится популярным и даже модным в самых разных сферах отечественной культуры и, в том числе, в архитектуре. Но только в 2000 г. на русском языке издана первая книга, хотя и не о духе, а о душе места.
В античной трактовке «Дух» это ещё и ангел-хранитель Места.
Genius loci – согласно древнеримскому поверью, каждая независимая сущность имеет свой дух, своего ангела-хранителя. Этот дух даёт жизнь людям и местам, сопровождает их от рождения до смерти и определяет их характер или сущность.
Древний человек воспринимал свою среду как состоящую из определённых отличительных качеств. В частности, он признавал, что величайшей экзистенциальной значимостью обладало согласие с духом местности, где протекала его жизнь. Современный человек долгое время полагал, что наука и технология освободили его от прямой зависимости от места, но это убеждение оказалось иллюзией; загрязнение и средовой хаос неожиданно появились как пугающая Немезида и, в результате, проблема места вновь приобрела свою истинную значимость.
Есть еще одно понятие - Dwelling/Обитание - для обозначения тотального отношения человека с местом.
Цитата: "Обитание, прежде всего, предполагает идентификацию со средой. В современном обществе внимание почти исключительно сконцентрировано на «практической» функции ориентации, тогда как идентификация оставлена на волю случая. В результате истинное обитание, в психологическом смысле, заменяется отчуждением.
История учит нас, что объектами идентификации являются конкретные средовые качества и что человеческие отношения с ними обычно развиваются в детстве. Ребёнок растёт в зелёных, коричневых или белых местах, он гуляет или играет на песке, земле, камне или мхе, под облачным или ясным небом; он трогает и поднимает твёрдые или мягкие предметы; он слышит шумы, такие как звуки ветра, колеблющего листья особых типов деревьев, и он ощущает жару и холод. Так ребёнок знакомится со средой и развивает схемы (schemata) восприятия, которые определяют весь его последующий опыт. Эти схемы вбирают в себя универсальные структуры, являющиеся общечеловеческими, так же как местными и культурно-детерминированными. Очевидно, каждое человеческое существо должно обладать схемой ориентации, так же как идентификации.
Идентификация и ориентация – это исходные аспекты человеческого бытия в мире. В то время как идентификация является основой чувства принадлежности человека, ориентация – это функция, которая позволяет ему быть тем homo viator (человек путешествующий), что является частью его природы. Для современного человека характерно, что долгое время он хотел быть «свободным» и завоёвывать мир. Сегодня мы начинаем понимать, что истинная свобода предполагает принадлежность и что «обитание» означает принадлежность конкретному месту.
Человек есть интегральная часть среды, и если он забудет об этом, то придёт к отчуждению людей и разрушению среды."
и и немного магии)
0 поговорили:
Дописати коментар